Утренний рассол

Как Филатов писал?

«К нам на утренний рассол прибыл аглицкий посол,
А у нас в дому закуски – полгорбушки да мосол».

В отличие от героев бессмертного произведения в нашем дому закуски хоть отбавляй! Есть чем побаловать и взбодрить себя опосля вчерашнего на утренней зорьке. Приятного «опохмела»!

 

Планета по имени Евтушенко
 
 
«Нам нужны идеалы»
 
 
Комета Евтушенко
 
 
Вот такое хреновое лето...
 
 
Тренд... Pro trendum...
 
 
Легенда № 17
 
 
Клезмер-фест 2012
 
 
Никита Михалков: о кино и толерантности
 
 
Последний бой
 
 
Безработица, однако
 
 
Мы будем жить вечно!
 

Планета по имени Евтушенко

«Мне помогали и мне ставили подножки. Меня любили и ненавидели. Меня незаслуженно оскорбляли и незаслуженно идеализировали. Над моими стихами плакали и издевались. На меня писали доносы не только мелкие стукачи, но даже председатели КГБ, и меня защищали люди, которым эта защита порой дорого стоила — ибо их увольняли с работы, исключали из университетов. Обо мне болтали, сплетничали, приписывали мне все на свете грехи и рассказывали легенды, преувеличивая мою смелость».


Так начинает Евтушенко последнюю главу одной из своих книг «Мой 20 век», вышедшей в 1998 году в издательстве «Вагриус». Он не кокетничает и не преувеличивает своей популярности. И эта популярность бешенная, сногсшибательная. С ним невозможно появиться нигде, без того чтобы тут же, немедленно, не подошёл кто-нибудь и не протянул очередного блокнота для автографа. Поражает то, что у большинства людей именно в этот момент оказывается с собой томик стихов Евтушенко!

Почему же он так популярен? Только ли высокая гражданская позиция, только ли «Поэт в России — больше, чем поэт»? Социально и политически острая поэзия, безусловно, сделала Евтушенко символичной фигурой советской действительности. И он не молчит и сегодня. Но только ли это? И может ли эта позиция сделать его узнаваемым в наши дни, например, простым шоферюгой, зашибающим рубль подлиннее, на современной «Газели» развозящего по ларькам фанту с кока-колой, и оказавшегося в автомобильной «пробке» рядом с иномаркой Евтушенко? И что этому шоферюге, поздно вечером падающему от усталости, но так и не заработавшему за день достаточного количества денег на содержание своей семьи этот щёголь в пиджаке, по цене сравнимым с его двухмесячной зарплатой? А он всё равно его узнает! И не оскорбляет его, не «закидывает камнями», а, опустив стекло, радостно кричит ему, пытаясь перекрыть шум городского часа пик: «Женя, здравствуй!», и что-то ещё, дальше, что уже не расслышать из-за начавшего движение гигантского машинного хвоста. А ведь этот шоферюга в грязной майке и чёрными от машинного масла руками, наверное, даже не знает, кто такие «шестидесятники». Так в чем же секрет?

Секрет, на мой взгляд, прост. Кроме стихов «Танки идут по Праге», «Бабий Яр», «Наследники Сталина», есть еще и такие, как «Я хотел бы».

«Я хотел бы/ родиться/ во всех странах, быть беспаспортным,/ к панике бедного МИДа/ хотел бы нырнуть глубоко-глубоко на Байкале,/ ну а вынырнуть, фыркая, на Миссисипи/ И хотел бы я быть/ человеком в любой ипостаси:/ хоть бездомным в трущобах Гонконга,/ хоть нищим юродивым в Лхасе,/ хоть в Кейптауне негром/ Я хотел бы лежать/ под ножами всех в мире хирургов,/ быть горбатым, слепым,/ испытать все болезни, все раны,/ уродства,/ быть обрубком войны,/ подбирателем грязных окурков/ Я хотел бы любить/ всех на свете женщин,/ и хотел бы я женщиной быть/ хоть однажды/ распилить пугачевскую клетку/ в Россию проникшим Гаврошем,/ привезти Нефертити/ на пущинской тройке в Михайловское/ Быть собою мне мало — /быть всеми мне дайте!/ Буду тысячелик/ до последнего самого дня,/ чтоб рехнулись компьютеры/ на всемирной переписи меня».

Читая многие стихи Евтушенко, человека пробирает дрожь от того, насколько точно и сильно поэт чувствует внутренний мир людей. И каждому кажется, что именно его внутренний мир встаёт в этих строчках и слышно биение именно его сердца! «Людей не интересных в мире нет,/ их судьбы, как истории планет./ У каждой всё особое, своё,/ и нет планет,/ похожих на неё./ И если умирает человек,/ с ним умирает первый его снег,/ и первый поцелуй, и первая бой./ Всё это забирает он с собой».

Он сам как Планета, многолик и уникален, и своим мироощущением «без кожи» он обязан этой планетарной всеобъемлемости. Он как будто «влезает» в людей, причём, в самых разных. Как будто был ими всеми когда-то в других жизнях.

«Ещё филёр, страдая гриппом,/ нос мокрый прячет в пальтецо/ Он спит в каморке чьей-то утлой./ Закрыв глаза, он утра ждет,/ а за окном всё тускло, мутно,/ не верится, что рассветёт».

Уже давно нет сомнения в том, что многие свои стихи он «списал» с себя. И в этом откровении, в этой мужественной открытости, он спускается со своего поэтического Олимпа, сравниваясь с людьми, спускается, не опускаясь, тем самым, возвышая людей до высот высшей человечности. И, возможно, самое главное то, что он не стесняется признаваться. Признаваться в грехах, ошибках, боли, несчастьях, любви.

«Завидую я./ Этого секрета/ не раскрывал я раньше никому./ Я знаю, что живет мальчишка где-то,/ и очень я завидую ему».

«Как стыдно одному ходить в кинотеатры/ без друга, без подруги, без жены,/ где так сеансы все коротковаты/ и так их ожидания длинны!».

«Я так много когда-то тебе обещал,/ ну а дать ничего не могу — /обнищал/….Я страшней обнищал — / я душой обнищал./ Ты прости, что так много тебе обещал».

«Едва отпущен матерью,/ на свадьбы вновь гляжу/ и вновь у самой скатерти/ вприсядочку хожу./ Невесте горько плачется,/ стоят в слезах друзья./ Мне страшно./ Мне не пляшется,/ но не плясать – / нельзя».

«О, сколько нервных/ и недужных,/ ненужных связей,/ дружб ненужных!/ Во мне уже осатанённость!/ О, кто-нибудь,/ приди,/ нарушь/ чужих людей/ соединённость/ и разобщённость/ близких душ!».

«Все три моих развода,/ считаю моей/ и только моей виной».

«Не исчезай. Дай мне свою ладонь./ На ней написан я – я в это верю./ Тем и страшна последняя любовь,/ что это не любовь, а страх потери».

«Я так устал от причиненья боли/ всем родственникам, женщинам, друзьям,/ при каждом шаге вправо или влево,/ вперёд, или назад, или на месте,/ кого-то убивая невзначай».

Он чувствует кожей. Он чувствует боль. Его боль и страдания узнаваемы! Ибо он такой же, как мы, а мы — такие же как он. И границ, увы, нет: «Несчастье иностранным не быть не может». Но он же вселяет надежду, утешает и зовёт.

«Не прячься в монастырскую обитель,/ на соблазненье главное решись:/ смерть соблазни, великий охмуритель,/ и преврати на грешном ложе — в жизнь!».

«Не умирай прежде смерти».

И он верит в людей.

«Поколенья целого потерю/ в поколеньях возместит иных/ твой, Россия, вечный, млечный стих./ В девятидесятников не верю./ Верю в девяностиков твоих!».

У Евтушенко-поэта есть ещё одна особенность. В своих стихах он часто ставит себя на место женщины, при этом очень чутко и выверено определяя тончайшие нюансы движений женских душ. Пожалуй, мало, кто из поэтов-мужчин был наделен подобным пронзительным проникновением. А ожидать такой глубины от простых мужчин не приходится и подавно.

«Ах, Лиза, Лиза,/ ты и не знаешь, как живётся мне!/ Ну, фикусы у нас, ну, печь голландка,/ ну, цинковая крыша хороша,/ всё вычищено,/ выскоблено,/ гладко,/ есть дети, муж,/ но есть ещё душа!».

«Был фараон угрюмым в ласке/ и допускал прямые грубости,/ поскольку чуял хрупкость власти/ в сравненье с властью этой хрупкости».

«О, сколько бедности/ в тупой мужской победности!/ Я понял в годы поздние свои/ всю нищету/ воинственной немедленности/ и всю бесценность медленной любви».

«Как получиться в мире так могло?/ Забыв про смысл её первопричинный,/ мы женщину сместили. Мы её/ унизили до равенства с мужчиной».

«Твои ноги великие —/ ноги Дитрих Марлен,/ оказались уликами/ тайной дрожи колен./ Красоту не запрятавшая,/ ты живёшь, всех казня./ Неужели взаправдашне/ ты влюбилась в меня?/ …Всюду твари дрожащие./ Неужели они/ станут власть предержащими/ и над женщинами? Мне так больно за родину./ Но, как будто в светце,/ дышат две изумрудины / у тебя на лице».

А ведь когда-то подобные строчки называли «репортажами из постели». Нет. Это репортажи из души. Его души, которая в этой открытости и обнажённости становится неуязвимой. И у него «люди тёплые, живые», ты слышишь стук их сердец, тебя обжигают их слёзы. Его открытое сердце — туннель между землёю и небом, земными страданиями и небесным всепрощением.

Он знает и ещё одну тайну, тревожащую души многих, а, может, и каждого в свой срок и час: что есть самоубийство.

«Есть лишь убийства на свете — запомните./ Самоубийств не бывает вообще».

«Самообман — самоубийство».

Он это знает, знает, что черта есть. Его поэма «Голубь в Сантьяго» спасла от самоубийства многих людей. Но ведь это надо, прежде всего, понять самому. Самому пройти через это!

«Смерть многолика… У самоубийства/ не может быть всего одна причина./ Когда за что-то зацепиться можно/ нам не конец. А не за что — конец».

И дальше: «Одна душа даётся человеку,/ но почему-то все другие люди/ хотят её кусочками нарезать,/ и каждый лишь под собственным/ гарниром доставшийся кусочек хочет съесть».

И уже делаешь вывод, очень похожий на его: «Так больно причинять другому боль!/ Когда осознаёшь, что жить — жестоко,/ гуманней не родиться вообще./ Но что же делать, если ты родился?/ Гуманнее всего — убить себя./ Убить себя, чтобы не быть самоубийцей».

В этом и кроется ошибка. Ведь: «мы все — убийцы всех самоубийц,/ но и самоубийца — сам убийца». Избавляя мир от себя, ты неизбежно убиваешь близких — не только в переносном, но иногда и в прямом смысле этого слова. Даже если это всего лишь голубь в Сантьяго. И как обещание жизни: «Запомни, что безвыходности нет./ Безвыходность — лишь плод воображенья».

«Уходят люди и их не возвратить,/ их тайные миры не возродить./ И каждый раз мне хочется опять/ от этой невозвратности кричать».

   

Примирение.

По словам Евгения Евтушенко, он и Александр Мессерер были много лет в размолвке.
В этот приезд в мае 2005 года случайная встреча в Переделкино стала знаковой — поэт и художник примирились.
Александр Мессерер живёт в Переделкино.
Он художник, сын короля богемы — Бориса Асафовича Мессерера, последнего мужа Беллы Ахмадулиной, на которой был в своё время женат Евгений Евтушенко.

 

Из всего многообразия желаний Евтушенко не хотел никогда только одного. Быть «в ипостаси подонка». И он им не стал!

«Дай Бог, всего, всего, всего,/ и сразу всем — чтоб не обидно./ Дай Бог, всего, но лишь того,/ за что потом не станет стыдно».

«Но лишь бы с течением дней/ не жить бы стыдней и стыдней./ …И лишь бы с теченьем веков/ не знать на могиле плевков!».

Он не стал подонком несмотря на то, что его много лет толкали к этому. И удивляется своей судьбе: «моя судьба сверхъестественна/…я до сих пор удивляюсь, как чуду,/ собственному уцелению./ Российский поэт с такою судьбою/ морально уже подозрителен./ …в поэзии беспрецедентно/ создав прецедент удачливости./ …Поэты сорокалетние у нас, на Руси, — долгожители/ … Но как мне сполна расплатиться/ за славу, с избытком отпущенную,/ за то, что я стал долгожителем,/ за то, что я старше Пушкина?!».

«Расплата» одна — писать дальше. И он продолжает писать.

Он даже так и не эмигрировал.

«Я никогда не считал себя диссидентом. Я всегда надеялся, что всё исправиться».

«Родину мы все-таки не сдали,/ сколькие надежды погребя./ Незаметно Родиной мы стали./ Как же нам уехать из себя?».

Родившись в ХХ веке, он прожил его со своей страной, с тем миром, который ему достался. Времена не выбирают. Судьба сделала ему подарок — дала заглянуть в будущее, дала возможность оценить свой труд, услышать звучание своих стихов через десятилетия.

«Я приду в Двадцать Первый Век./ Я понадоблюсь в нем, как в двадцатом,/ не разодранный по цитатам,/ а рассыпанный по пацанятам,/ на качелях взлетающих вверх».

«Я прорвусь в Двадцать Первый Век…» И он действительно прорвался. Потому что люди и в двадцать первом веке остались людьми. И он остался самим собой. Не предал, по-прежнему верен себе, людям, остался честным и с самим собой и со своими читателями. Не сломался. И по-прежнему — Планета по имени Евтушенко. Потому что продолжает быть многоликим, всеобъемлющим. И по-прежнему непредсказуемым.

«Скучища — хорошо вести себя./ Тоска — вести себя нарочно плохо./ Не знать, как ты ведёшь себя, — вот счастье. Всё просто: надо жить как океан».


Мария Герасимова,
Переделкино, май 2005 года

 

 

 

P.S. 1 апреля 2017 года около 19:30 по московскому времени на 85-м году жизни Евгений Евтушенко скончался от рака в Талсе, городе в штате Оклахома в США, где он преподавал в университете русскую литературу. Ушёл мирно, во сне, в окружении родных. Волю свою последнюю поэт выразил однозначно: он хотел, чтобы его похоронили на кладбище в Переделкино, рядом с Борисом Пастернаком, с которым он был дружен много лет. В мой визит к нему в Переделкино мы ходили и в местный храм, и на кладбище. Навестили и могилу Бориса Пастернака. Стоя около памятника поэту и другу, Евтушенко много рассказывал о нём и вспоминал беседы с ним. Теперь они будут рядом...


Что напишут на его надгробии? Мы пока не знаем. Но Евтушенко сам когда-то, в далёком уже 1968 году, в одном из своих великих стихов сказал:

 

 


«Прежде, чем я подохну,

как — мне не важно — прозван,

я обращаюсь к потомку

только с единственной просьбой.

 

Пусть надо мной — без рыданий —

просто напишут, по правде:

«Русский писатель. Раздавлен

русскими танками в Праге».

 

Покойся с миром, Поэт. Твоё наследие навсегда в наших душах…


Мария Герасимова,
Казань, 2 апреля 2017 года


 

 

 Использованы выдержки из стихов:

«Мой 20 век», роман, 1998

«Братская ГЭС», 1963

«Я хотел бы», 1972

«Людей не интересных в мире нет», 1961

«Ещё филёр, страдая гриппом», 1957

«Зависть», 1955

«Одиночество», 1959

«Ирпень», 1961

«Свадьбы», 1955

«Со мною вот что происходит», 1957

«Третий развод», 19861992

«Не исчезай», 1977

«Казанова», 1999

«Не умирай прежде смерти», роман, 1993

«Похороны Окуджавы», 1997

«Станция Зима», 1955

«Нефертити», 1963

«Медленная любовь», 1994

«Благодарность», 1968

«Василий Тёркин», А.Твардовский

«Елабужский гвоздь», 1967

«Голубь в Сантьяго», 1978

«Дай Бог», 1990

«Наверно с течением дней», 1984

«Полуэмиграция», 1993

«Долголетие», 1976

«Двадцать первый век», 1995

«Изумрудины», 2004

«Танки идут по Праге», 1968

наверх